«Мы занимаемся трэш-эстетикой»

N: — О чем эта история?

Ю.М.: — Как всегда, о жизни. Мы с актерами начали работать над этой пьесой достаточно давно, в феврале. Когда стали делиться своими впечатлениями, оказалось, что, несмотря на то что пьеса достаточно тяжелая, описывает неприглядную жизнь, такую мрачную русскую хтонь, актеры сказали, что в ней много любви, она о принятии жизни такой, какая она есть, о милосердии, всепрощении. Я сейчас говорю эти слова и понимаю, насколько они не сочетаются с сюжетом пьесы и с тем, что будет происходить на сцене, но тем не менее это действительно так. Каждый из героев этой истории, как и все мы, хочет, чтобы было хорошо, но у каждого это «хорошо» разное. И как раз несовпадение этих представлений о счастье, о том, как должно быть, делает нашу жизнь такой драматичной.

В этой пьесе традиционные для театра конфликты. Если взять эту историю и представить, что ее написал Шекспир, что она разворачивается не в семье маргинальных людей, таких полубомжей, полусумасшедших, а в средневековой Европе, в королевской семье — там будет происходить примерно то же: борьба за власть, за доминирующее положение, убийства, кровь, слепая любовь матери к сыну, ради которой она готова на все. А среда — это всего лишь антураж, декорации.

N: — В пьесе есть и актуальные, злободневные социальные моменты. Она была написана 10 лет назад. Почему вы решили поставить ее именно сейчас?

Ю.М.: — Даже не помню, как это пришло в голову. Уже в процессе работы над спектаклем обнаружил, что сегодня пьеса еще актуальнее, чем тогда, когда была написана. Мы же критикуем эту реальность для того, чтобы она стала лучше, и когда Герман писал эту пьесу, наверное, надеялся, что пишет о какой-то уходящей натуре, а, к сожалению, оказалось, что с момента создания пьесы жизнь наша лучше не стала, скорее — наоборот. Для пьесы это хорошо. Для нас — не очень.

N: — Вы экспериментируете и заявляете новый жанр «русский гиньоль». Гиньоль должен вызывать у зрителя страх и ужас, вы обещаете сконцентрировать их настолько, что станет смешно. Что отличает «русский гиньоль»? Как пришли к такому определению жанра?

Ю.М.: — Конечно, этого жанра не существует, но мы решили устроить такую мистификацию — возрождение несуществующего жанра. Пьеса написана с иронией, без нее, я считаю, вообще невозможно ни воспринимать, ни описывать эту реальность. На полном серьезе ставить этот текст — глупо. В нем у смеха очищающая функция.

Если говорить о жанре спектакля, он ближе к гиньолю не в том виде, в котором жанр существовал, когда появился знаменитый театр «Гранд-Гиньоль». Я бы связал его больше с «народной комедией», где Гиньоль — персонаж площадного кукольного представления, появившийся в конце XVIII века. В этих представлениях, естественно, было много насилия и грубости, но, прежде всего, это было смешно. Это такая низовая смеховая культура, разрушающая запреты и рамки. Отечественный театр слишком серьезно к себе относится и открещивается от этой культуры, хотя, по сути, это и есть основа театра, его природа. Так что, можно сказать, мы возвращаемся к истокам.

N: — Как спектакль вписывается в репертуар театра?

Ю.М.: — У нас за последнее время наметилась определенная линия. Мы занимаемся трэш-эстетикой. И мне это нравится. В этом направлении мало кто в России работает, всех тянет к выхолощенной картинке. Жизнь нас окружает достаточно неприглядная, мы как бы от нее бежим и пытаемся в театре сделать все очень красиво. Мне кажется это не совсем верным путем. Мы должны переосмыслить наше существование, найти в том, что нас окружает в повседневной жизни, в том, как мы существуем, какую-то формулу искусства. «Ханана» продолжает направление работы с трэш-эстетикой, эстетикой китча, но при этом эта постановка — это самая сложная и по актерским, и по постановочным задачам работа в нашем театре за последнее время. Это серьезный вызов, но он необходим, чтобы сделать следующий шаг в развитии театра. Поэтому подготовка спектакля заняла гораздо больше времени, чем обычно. И поэтому мы сейчас устраиваем предпремьерный показ, после которого нужно будет еще потратить время, чтобы что-то доработать.

N: — В зависимости от отклика зрителей на предпоказе будете решать, в каком направлении идти дальше?

Ю.М.: — Да, мы смотрим на эту реакцию и прислушиваемся. Нам действительно важна обратная связь. Мне кажется, это будет очень полезно для дальнейшей работы, но зависимость здесь не прямая. Не будет так, что кто-то скажет: «Ой, ну это долго, давайте как-то побыстрее, подинамичнее», — и мы ответим: «Да, хорошо, сделаем побыстрее». Обычно я слушаю мнение разных людей о спектакле. Это позволяет увидеть общую картину, сделать объективные выводы. Это как поход к врачу: лучше проконсультироваться с несколькими.

N: — Вы анонсируете, что спектакль будет сильно отличаться от других ваших постановок и от предыдущих прочтений пьесы. Можете сформулировать чем?

Ю.М.: — Знаете, есть такое понятие «режиссерский почерк». Вот мне в очередной раз захотелось сменить свой «почерк» и специально для этой постановки научиться писать другим. Ну и, честно говоря, я просто не могу позволить себе ни как режиссер, ни как художественный руководитель театра, чтобы это была просто очередная постановка, просто еще один спектакль в нашем театре. Хочется, чтобы это было что-то новое и для меня, и для театра.

Предыдущие постановщики пьесы решали ее достаточно по-бытовому: герои были выпуклые, с явной характерностью, но все было основано на реализме. Для меня принципиально другое решение материала: сделать его нереалистично, через условность.

N: — Когда планируется официальная премьера?

Ю.М.: — Думаю, это будет начало февраля, выпустим премьеру ко дню рождения театра.