«Цена провалится, нас будут душить, а трейдеры станут жировать»

В этом году высокому урожаю, собранному холдингом «Урал-Дон», благоприятствовала погода, а также дали эффект технологии безотвальной обработки почвы, которые компания применяет на протяжении многих лет. Развиваться дальше «Урал-Дону» мешает устаревшая организационно-правовая форма СПК, которая существует только в сельском хозяйстве. По словам Александра Ярошенко, предприятия такой формы контролируют около половины сельхозугодий. N: — Каковы итоги этого сельхозгода в вашей компании?

А.Я.: — Урожайность в среднем 55,7 ц/га, это выше, чем в Краснодарском крае, хотя у нас есть земли даже в таких засушливых райо­нах, как Сальский. Всего мы собрали 149 тыс. тонн пшеницы, это на 20% больше, чем год назад. Этот год очень хороший с точки зрения погоды. Плюс дали эффект технологии. Мы используем безотвальную обработку почвы, создаем мульчирующий слой на протяжении многих лет. На наших землях задерживается влага, поэтому у нас высокая урожайность. Последнее хозяйство, которое мы купили, — в Константиновке, у нас оно уже 7 лет. Мульча там еще не очень мощная, но мы получили 48 ц/га. Эти технологии начинают действовать только через 8 лет.

N: — Собранный урожай будете экспортировать самостоятельно?

А.Я.: — Нет, будем продавать трейдерам. Отдельный производитель не может экспортировать по двум причинам. У него нет техни­ческой возможности (нужно иметь перевалку и доступ к транспорту) и выхода на рынок. Я не могу выиграть тендер у арабов, в котором участвуют транснационалы. И это правильно. Каждый должен получать свою прибыль на вложенный капитал. Трейдеры вложили огромный капитал в суда, офисы. В год, когда наблюдается недостаток пшеницы, складывается год продавца, трейдер сидит на нуле, а то и в убытках. И бывает год покупателя, как в этом году. Мы произведем всем миром примерно на 30 млн т пшеницы больше, чем съедим. Цена провалится, нас будут душить, а трейдеры станут жировать.

N: — Какова сейчас цена зерна на рынке?

А.Я.: — Пшеницу 4-го класса трейдеры покупают по 7 рублей, т. е. тонна стоит $ 200. А в Руане с поставкой в ноябре она стоит $ 242, минус $ 10 за разницу между глубоководным и мелководным портом. Получается, что они покупают по $ 200, а продают по $ 232, т. е. сидят на сверхмарже.

N: — Вы будет продавать пшеницу сейчас или станете ждать?

А.Я.: — Во-первых, мы будем торговаться с трейдерами по поводу премии за объем и качество. Мы платим НДС, поэтому они его получат к возмещению. Во-вторых, мы можем подождать.

N: — Весь июль на левом берегу Дона и даже на Темерницком мосту стоят очереди из грузовых машин с зерном. Аграрии опасаются, что цены упадут?

А.Я.: — Нет. Просто у них нет денег, чтобы скосить оставшийся урожай. Они вынуждены соглашаться на низкие цены. А трейдеры сейчас много зерна не закупают, хотя цена низкая. Они опасаются, что Европа не пустит наше зерно за границу в свете объявляемых Западом санкций. Раньше транснационалы покупали зерно по 0,5 млн тонн, складывали его на элеватор, а сами в это время работали на мировом рынке, поднимали цены и продавали. Сейчас они закупают аккуратно — продали партию зерна, купили следующую. Хотя я не думаю, что последуют санкции, которые не позволят России вывезти зерно. Без российского зерна мировые цены резко взлетят — под $ 400 за тонну.

N: — Вы прогнозируете, что цены поднимутся?

А.Я.: — Прогноз — дело неблагодарное. Думаю, что на 500 рублей цены сейчас занижены. Себестоимость пшеницы во всем мире выше, чем у нас. Там производители не опус­каются ниже себестоимости. Сейчас трейдеры скупают зерно у слабых хозяйств, потом останутся сильные, они дождутся роста цен к Новому году.

N: — Рентабельность вашего холдинга в этом году будет выше, чем в прошлом?

А.Я.: — Похоже, она останется на прежнем уровне. С одной стороны, вал вырос на 20%, с другой — цена на зерно в этом году ниже, а все подорожало, мы вынуждены платить более высокую зарплату.

Из-за вступления России в ВТО возможности субсидирования резко сократились. Раньше выдавали субсидии на оборотные кредиты, на приобретение минеральных удобрений, были программы дешевого горючего. Я как-то подсчитал, что около четверти, если не трети прибыли в лучшие годы получалось за счет этих субсидий. За прошедший сельхозгод наш холдинг получил субсидий в 2 раза меньше, и они будут еще сокращаться.

N: — Государственная поддержка распределяется эффективно?

А.Я.: — Не всегда. Раньше, например, субсидии на покупку минеральных удобрений выдавали по факту их приобретения. Сейчас выдают в зависимости от количества гектаров пашни. Конечно, поддержка должна быть адресной, за результат. Надо субсидировать литр молока, десяток яиц, килограмм мяса. Надо выяснить, что в первую очередь нужно России, это и субсидировать. Были программы по животноводству. Но они не должны быть короткими. Их начали и практически бросили.

N: — В десятке крупнейших аграрных предприятий по выручке по итогам 2013 года четыре животноводческих компании. Значит, животноводство сейчас выгодно?

А.Я.: — У них большие объемы производства, поскольку это крупные комплексы. Насколько они рентабельны, я не знаю. Сущест­вует рентабельность продукции. У нас себестоимость пшеницы 5,5 рубля за кг, если мы продадим ее по 8 рублей, получается сверхрентабельность — 45%. Однако это был удачный год, а во-вторых, это не кирпич: сделал — продал. От посева до продажи проходит год. Есть понятие рентабельность работы капитала. Если предприятием вложен миллиард рублей и оно получило 80 млн рублей прибыли — это очень плохо, если 120–130 млн — это приемлемо. В свиные фабрики вложены миллиарды рублей. Теперь им приходится конкурировать с дешевым импортным мясом. Из-за вступления России в ВТО, например, нам пришлось закрыть свою свиноферму, поскольку она стала убыточной. Цены на мясо сильно упали. Крупные колбасные заводы закупают сырье у крупных ферм, небольших колбасных заводов практически не осталось. Что мы только ни пробовали, чтобы увеличить продажи, — в небольшом объеме они нерентабельны. Даже мелким розничным точкам выгоднее закупать товар у крупных производителей.

N: — Какие сельскохозяйственные отрасли с точки зрения отдачи от вложенного капитала сейчас наиболее выгодны?

А.Я.: — Я думаю, что растениеводство, затем мясное птицеводство, а яичное птицеводство и животноводство находятся на грани рентабельности. У нас есть небольшая птицефабрика. Она дает 20 млн рублей прибыли в год. Если бы мы ее строили с нуля с использованием кредитов, давно бы разорились. Это связано с перепроизводством яиц в России. В нашей стране цена ниже, чем везде в мире. В частном секторе сосредоточено 15–20% кур. Они зимой не несутся, поэтому цена растет. Летом объемы продаж у птицефабрик падают, из-за этого цены идут вниз.

N: — В каком направлении вы сейчас развиваетесь? Будете приобретать новые хозяйства?

А.Я.: — Экстенсивным путем развития мы не пойдем. Только новая техника и технологии. Мы еще можем в своих хозяйствах повышать урожайность и снижать затраты. Думаю, что даже на фоне наших достижений есть резерв улучшения на 10–15%, а дальше можно успокоиться.

N: — Обычно бизнес не успокаивается, а расширяется или удлиняет производственную цепочку.

А.Я.: — Мы считаем, что делать собственную переработку неправильно. Крупнотоварное производство всегда рентабельнее. У нас есть своя мельница, работающая на грани рентабельности, маслозавод мы уже закрыли, потому что он не может конкурировать с гигантами. Сможем расширяться, когда появится рынок земли и сельхозпредприятий. Для этого нужен закон об отмене сельскохозяйственных производственных кооперативов (СПК). Такие предприятия владеют примерно половиной земельного фонда России.

N: — В чем особенность этой органи­за­ционно-правовой формы?

А.Я.: — В свое время, когда надо было преобразовать колхозы, придумали эту форму. Членами кооператива стали все настоящие и бывшие (т. е. пенсионеры) работники колхоза. Имущественные паи между членами кооператива разделили в пропорциях в зависимости от стажа работы, зарплаты. Львиная доля собственности стала принадлежать пенсионерам. Все члены СПК имеют право голоса только при принятии решения о закрытии или преобразовании кооператива. Остальные решения принимают действительные члены кооператива, которыми считаются только его работники. У пенсионеров есть имущественная доля, а права голоса нет. На сегодняшний день в среднем в СПК осталось по 10–15 голосующих членов, как правило, это председатель, бухгалтер и приближенные, а новые работники — это не члены СПК. Основная масса СПК прозябает, потому что собственники не влияют на председателя. В такой ситуации большинство председателей начинает воровать. Землей члены СПК могут распоряжаться, а получить свой имущественный пай деньгами — нет.

Сегодня самые лучшие земли в Ростовской области сдают в аренду за оплату в натуральной форме — зерном, сахаром и даже хлебом. В переводе на деньги арендодатели получают около $ 100 за гектар в месяц. Собственники получают плату, совершенно не стоящую того, чем они владеют. За землю идет борьба, арендаторы стараются предложить лучшие условия, чем прежний арендатор. Но забрать свою землю у крупной компании и отдать ее в аренду другой очень сложно.

СПК — это тормоз развития сельского хозяйства. Чтобы поднять в хозяйстве урожайность, надо использовать эффективные технологии, для чего нужны финансы. СПК получить кредит не может, потому что у него нет активов. Инвестор туда не пойдет, хотя желающих прийти на землю много. Землю можно забрать только при банкротстве СПК.

N: — Почему инвесторы не могут договориться с собственниками СПК о покупке их паев?

А.Я.: — По-хорошему, если колхоз стоит 300 млн рублей и есть инвестор, готовый заплатить эти деньги, пайщикам надо их только разделить по паям. Однако председатель этого не допустит, потому что останется ни с чем. Государство, если оно заинтересовано в инвестициях в село, должно дать, например, год на переход всех СПК в другую организационно-правовую форму. Тогда все эти бабушки и дедушки получат доли в ООО либо акции в ЗАО или ОАО и смогут их продать за большие деньги. А инвестор внедрит технологии. Чиновники много лет рассказывают, что они поднимают в России сельское хозяйство и урожай зерна будет составлять 120 млн т вместо 90 млн т в настоящее время. На самом деле Россия может выращивать 170 млн т зерна. Доказываю с цифрами. У нас есть хозяйство в Сальском районе, которое досталось нам разбитым. Мы научили людей работать, принесли туда новые технологии, сейчас там урожайность 56,5 ц/га. Если средняя урожайность в Сальском районе достигнет в этом году 37 ц/га, то это будет хорошо.

N: — Каков размер инвестиций, необходимый для поднятия прозябающего хозяйства?

А.Я.: — Если вы хотите успешно заниматься сельхозбизнесом, надо иметь на каждый гектар основных средств минимум на 25 тыс. рублей при тех технологиях, которые используем мы. Кроме того, надо иметь оборотные средства на семена, яды, удобрения, оплату труда, электроэнергию — это еще 18 тыс. руб­лей на гектар.

А еще хорошо бы иметь склады, чтобы не торговать с поля. В общей сложности, чтобы нормально работать, надо в каждый гектар вложить 60 тыс. рублей. В некоторых успешных хозяйствах вложено под 100 тыс. рублей. А если мы возьмем существующие предприятия, то увидим, что у них нет этого капитала, поэтому ждать того, что они увеличат урожайность, снизят себестоимость, бессмысленно.

На сегодняшний день половина капитала на земле есть. Примерно четверть растениеводческих хозяйств имеют 100% необходимого капитала, т. е. успешно развиваются, 50% недофинансированы, работать будут, но вверх не пойдут, а 25% уже банкроты, но они продолжают работать, потому что банки закрывают глаза на их долги. Долг сельского хозяйства перед банками постоянно растет. Эти суммы можно погасить, если продать весь урожай России и отдать выручку банкам. Это тупик.

Тут проблема не только в СПК, но и в крупных агрохолдингах, которые пришли на землю не создавать что-то, а сорвать побольше денег. Если мы возьмем суммарную прибыль агробизнеса России и сравним с объемом субсидий, то увидим, что они примерно равны.