«Основа сегодняшнего суперурожая закладывалась четыре года назад»

Холдинг «Урал-Дон» получил урожайность зерновых 47,8 ц/га, что в два раза выше, чем в среднем по области. По словам президента компании Александра Ярошенко, в течение ряда лет холдинг меняет технологии, учитывая влияние глобального потепления. Благодаря этому удается получать чистую рентабельность капитала не менее 10% годовых. По мнению г-на Ярошенко, вступление России в ВТО заставит селян переходить на новые технологии, чтобы быть конкурентоспособными.


N: — В этом году в Ростовской области, как и в России, ожидается меньший урожай зерна, чем год назад. Как обстоят дела в вашем холдинге?

А.Я.: — Действительно, на объеме урожая сказались два фактора: погодные условия и сокращение инвестиций в сельское хозяйство. Капитал стремится туда, где есть дефицит, а значит, сверхдоходность, и уходит оттуда, где товара произведено слишком много. В прошлом году был высокий урожай, цены на зерно упали. В наших хозяйствах урожай на 3% выше, чем в прошлом году, это 120,23 тыс. тонн. За последние годы мы существенно подняли урожайность. Сегодня она в среднем по холдингу (а мы работаем в Константиновском, Багаевском, Кагальницком, Зерноградском и «сгоревшем» Сальском районах) составляет 47,8 ц/га.

N: — Это в два раза выше, чем в среднем по области. Как удалось добиться такой урожайности?

А.Я.: — За последние 10–15 лет у нас очень сильно поменялся климат. Я помню свое детство, когда в ноябре выпадал снег, мы выходили на лед и в конце марта со льда уходили. Сейчас мы видим, что снега нет до Нового года, в марте уже везде вода, а в сельском хозяйстве по-прежнему в основной массе используются старые технологии. Мы в течение ряда лет меняем технологии, учитывая то, что влаги стало меньше. Например, мы много лет создаем слой мульчи, ничего не сжигая и не запахивая глубоко, используем только поверхностную обработку почвы без переворота пласта земли. Мы теперь вспомнили о том, что почва — удивительный мир, в котором живут микроорганизмы. Стебли кукурузы, подсолнечника мы закапываем в почву, потому что это питание для бактерий. Мы теперь считаем, сколько питательных веществ мы вынесли из почвы вместе с урожаем, столько мы и должны вернуть обратно с удобрениями. Если этого не делать, плодородный слой уничтожается, что зачастую и происходит. За последние годы количество гумуса в почве Ростовской области сократилось. А теперь возьмем статистику нашего холдинга. В первый год, когда мы пришли в хозяйства, гумус тоже уменьшался, а сейчас он у нас нарастает.

N: — Разве агрономы в других хозяйствах не понимают этого?

А.Я.: — Возможно, понимают, но есть реалии жизни. Кому-то не хватает средств, чтобы внедрять эти технологии, поскольку они срабатывают не сразу: основа сегодняшнего суперурожая закладывалась четыре года назад. Почти все то время, что мы работаем на земле, наш холдинг все заработанные средства вкладывает в новый урожай. Когда мы начинали заниматься этим бизнесом, он был полностью провальный. Шло соревнование между председателем и колхозником: кто больше украдет. Мировая цена на пшеницу была $ 90, а не $ 300 за тонну, как сейчас. Себестоимость производства пшеницы тогда составляла $ 50–60. Я увидел большую рентабельность и низкую конкуренцию. Мы начали заниматься этим бизнесом, но у нас тут же пошел рост затрат — до $ 90 за тонну. Например, использование новой техники дает большую амортизацию, к ней нужны хорошие механизаторы. Естественно, начинаешь выбирать лучшего, но ему надо и платить больше.

N: — В итоге рентабельность растет?

А.Я.: — Применимо ли понятие рентабельности к экономике с гиперинфляцией? Сейчас, по бухгалтерскому балансу, рентабельность нашего капитала составляет 23%. По старым канонам, если мы вложили в производство 1 рубль, а продали продукцию за 1,2 рубля, то рентабельность производства составляла 20%. В нашем рубле вложенные и вернувшиеся оборотные средства составляют 45 копеек, начисленная амортизация техники — 13 копеек. Объявленная инфляция — около 7%, но мы понимаем, что это неправда. Электроэнергия выросла в цене на 15%, металл на 20%, горючее на 25%, удобрения на 30%. Мы считаем, производственная инфляция за год составила 16%, на столько надо пополнить наши оборотные средства, чтобы сохранить их на прежнем уровне. Амортизация — это механизм восстановления основных средств: купили комбайн, прошло 8–10 лет, мы должны за накопленную сумму купить новый. 8 лет назад мы купили комбайн за 1,1 млн рублей, начислили амортизацию на эту же сумму. А комбайн уже стоит 7 млн рублей. В амортизацию надо вносить еще большую поправку. В итоге с применением управленческого учета рентабельность получится не 20%, а 13%. Например, я знаю колхоз, который недавно обанкротился, хотя у него ни разу по бухгалтерскому балансу не было убытка, а, наоборот, по 3 млн рублей прибыли. В это время инфляционное уменьшение оборотных средств у него составляло 5 млн рублей, а недоначисленная амортизация — 8 млн рублей, т. е. каждый год у него было 10 млн рублей убытка.

N: — Это еще хорошо, что пока селяне не платят налог на прибыль. Но после вступления в ВТО налоги, наверное, вырастут? Как вы, вообще, относитесь к вступлению России в ВТО?

А.Я.: — Налог на прибыль собирались брать давно, но каждый раз откладывали этот срок, потому что видели — с селян нечего взять. Ожидается, что этот налог введут в 2016 году. А к ВТО я отношусь положительно. Наше сельское хозяйство, а точнее животноводство, в течение многих лет защищалось пошлинами и квотами. Растениеводство и без ВТО заполоняло мировой рынок зерном. Дело в том, что в животноводстве у нас, если не считать современные крупные комплексы, производительность труда в 6–7 раз ниже, чем за рубежом. Мы не можем конкурировать с иностранцами. Когда пошлины отменят, наши животноводы должны будут уйти в другую сферу или добиться такой же производительности труда за счет вложения в технологии. Я думаю, что вступление в ВТО должно нам в этом помочь.

N: — Ваш холдинг планирует инвестировать в животноводство?

А.Я.: — У нас есть одна небольшая свинофермочка, которая досталась нам вместе с хозяйством. Она дает небольшую прибыль, но мы понимаем, что надо будет что-то делать, когда на рынок придет импортная свинина. Сегодня мы не готовы развивать животноводство. Государство пытается всех заставить заниматься молочным животноводством, предлагая субсидии. Чтобы произвести корма, нам надо вытащить из севооборота пшеницу и посеять на ее площадях кормовые культуры. Сейчас мы даже в Константиновском районе получаем 46 ц пшеницы с гектара. У нас в холдинге стоит задача получать чистую рентабельность капитала не менее 10% в год. При просчете животноводчес­ких проектов я вижу, что рентабельность капитала падает в лучшем случае до 3% в год, в худшем — до 2% убытка. На чем сегодня построена работа животноводства и его якобы рентабельность? На субсидиях. Берешь кредит, и сейчас же государство начинает тебе возвращать проценты по кредитам. Нужны корма? Опять берешь кредит, и государство снова возвращает проценты. Что такое возврат процентов в экономике с высокой инфляцией? Это отрицательная банковская ставка. На этом живет животноводство и при этом получает лишь плюс 3% годовых от заемного капитала. Через 10 лет кредит выплатить не получится. Банк его пролонгирует, но субсидий уже не будет. Как обслуживать с 3% рентабельности кредит под 10%? Из ситуации с животноводством на юге России я пока не вижу выхода. А вот я был в Липецкой, Ульяновской областях, Башкирии, там пшеница растет плохонькая. Если бы у меня была такая, я бы ее не косил. И в то же время у них стоит огромная трава — только осталось заготовить сено. Вот там надо заниматься крупным рогатым скотом.

N: — А как же Краснодарский край, который славится молоком и животноводческими фермами?

А.Я.: — Это волевое решение губернатора. Их земля позволяет получать 60 ц пшеницы с гектара. Богатое растениеводство компенсирует убытки от животноводства. Я был в кубанском хозяйстве, где себестоимость молока 11,56 рубля за литр, продают его за 13 рублей. Спрашиваю: «Пшеницу коровам давали, по какой цене вы ее заложили?» «Мы же в одном хозяйстве — по себестоимости 3,75 рубля», — отвечает председатель. «А если вы заложите по рыночной цене 8 рублей, какая будет себестоимость»? — спрашиваю его. Тут его экономист говорит, что давно посчитал: 16,1 рубля. Это завуалированный убыток. Директор обанкротившегося хозяйства, о котором я вам рассказывал перед этим, не сбросил поголовье, поэтому не сохранил хозяйство.

N: — А свиньи у нас приживутся?

А.Я.: — Большие комплексы — да. У них, правда, мясо как мыло. Во всем мире свиней кормят метаболиками, чтобы сэкономить на пшенице. Тот, кто не применяет современные методы, не сможет вести бизнес.

N: — Выручка у вас растет?

А.Я.: — Да. За последние 7 лет объем продаж собственной продукции увеличился с 1 млрд рублей до 1,5 млрд рублей, как мы думаем, в этом году. В этом сезоне сначала продавали пшеницу по 8 рублей, потом по 8,7 рубля, ожидаем, что скоро цены достигнут 9,2 рубля за кг. Но мы живем в России, в любой момент правительство может ввести пошлины на вывоз зерна, например, в размере 1000 рублей за тонну. Для нас это означает сразу потери в 50 млн рублей на пшенице, причем это потянет за собой и удешевление кукурузы, которой у нас 20 тыс. тонн. Часть мы оставляем себе на корм для птиц, остальное продаем на экспорт.

N: — Насколько активно сейчас сотрудничают селяне и банкиры?

А.Я.: — В России на сегодняшний день стоимость всей произведенной продукции за год равна задолженности агросектора перед банками. Это неприемлемая структура капитала. Реальная рентабельность в сельском хозяйстве 10–13%, а кредиты стоят 11% и выше. Если заемщик приходит с плохим балансом, для банка это сверхриски, поэтому он должен получить сверхдоходность — 17%. Государство субсидирует лишь 20–25% всей массы кредитов. Получается, что сегодня основная масса заемщиков из сферы сельского хозяйства никогда не рассчитается с банками.

N: — Значит, сейчас при малейшем потрясении в экономике количество банкротств резко возрастет?

А.Я.: — Нет. Банки не заинтересованы банкротить селян, потому что ничего от них не получат. Что может спасти сельское хозяйство? Сейчас растет потребление продуктов питания, цены, соответственно, тоже, рубль немного ослаб, поэтому плохие хозяйства могут перей­ти в разряд рентабельных. Банкиры, видя это, дадут им время поработать еще. Например, я знаю ряд хозяйств, которые должны были «сливать воду» в этом году, но благодаря высоким ценам на пшеницу еще продолжают держаться на плаву. Их руководители понимают, что придется через год закрыться, но пролонгировали кредиты и год протянут. Если рубль ослабить процентов на 10, рванули бы все.

Наш холдинг берет кредиты только на то, что субсидирует государство, например на покупку удобрений. Процентная ставка банка 11%, из нее 7% субсидирует государство. Для нас ставка получается 3–5%, при нынешней инфляции это великолепно. Берем кредиты на 8–10 лет для приобретения техники. В таком случае амортизация также накапливается 10 лет, но потом нам на эти деньги надо не купить комбайн, на который денег не хватит, а закрыть кредит, для этого амортизации достаточно.

N: — Три года назад вы говорили, что планируете сокращать численность работников и повышать производительность труда.

А.Я.: — За это время трудовой коллектив сократился примерно на 20%, а фонд оплаты труда вырос в 1,5 раза. В физическом выражении производительность труда выросла в 2 раза.

N: — Как вы стимулируете работников повышать производительность труда?

А.Я.: — В холдинге есть система премирования: в конце сезона подводятся итоги выполнения производственно-финансового плана. Нынешняя цена на продукцию не влияет на оценку труда. Выполнить план можно двумя способами: увеличив вал (не снизив качества урожая) и снизив себестоимость. Если селяне должны были вырастить пшеницу с себестоимостью 20 млн рублей, а получилось за 18 млн рублей, то 1 млн пойдет на премию этому хозяйству. Сегодня колхозники спрашивают председателя: «Шеф, ну как там вал, как себестоимость?» Труд людей возвращается к нам финансовым результатом, поэтому все, кто принимал участие в его достижении, должны получить премию за правильную работу.

N: — Каковы планы развития холдинга? Планируете приобретать новые хозяйства?

А.Я.: — Мы прекратили идти по экстенсивному пути развития 3 года назад. 60 тыс. га земли, которые у нас есть, — это колоссальный объем по меркам Европы. Мы стремимся поднимать производительность труда за счет совершенствования технологий. Россия почти вступила в ВТО. Это подразумевает сокращение субсидий для сельского хозяйства. Наша задача — за оставшееся время, примерно 2 года, максимально нарастить мускулы, обновить оборудование на птицефабрике и технику в хозяйствах, пока область компенсирует 20% стоимости покупки техники «Ростсельмаша». Затем в течение ряда лет придется работать без пополнения основных средств и без кредитов.

N: — Почему же тогда комбайны «Ростсельмаша» стоят невостребованными? Совладелец завода Константин Бабкин говорил, что таким образом сказывается вступление России в ВТО.

А.Я.: — Мы выбирали, какой комбайн купить. Ростсельмашевский стоит 7 млн рублей, New Holland тоже, хотя последний, на мой взгляд, лучше. Но 20% стоимости ростовского комбайна нам вернет область, а потом мы возьмем еще кредит и нам его просубсидируют, еще вернут НДС, и комбайн обойдется в 3 млн рублей. Поэтому мы выбираем ростсельмашевский. Затоваривание «Ростсельмаша» ACROS началось еще с 2009 года. Недавно мы хотели купить с товарищем 16 комбайнов TORUM, а их нет, хотя эта продукция востребована. «Ростсельмаш» не успел на нее перестроиться. Г-н Бабкин боится, что через 2 года, как только прекратится субсидирование и дотирование со стороны государства, такие как я, которые готовы сейчас брать TORUM в больших количествах, перестанут это делать.