«Это как хранить фотографии любимой бабушки»

Доцент кафедры основ архитектурно-художественного проектирования ЮФУ Артур Токарев со студенческих времен занимается исследованием архитектуры конструктивизма 1920–1930-х гг. Он рассказал N о характерных чертах оставшихся в Ростове зданий эпохи 1920–1930-х годов, их современном состоянии. По его словам, архитектура того времени — свидетельство попыток построить новое общество. N: — Почему вас заинтересовал этот период архитектуры Ростова?

А.Т.: — 1920–1930-е годы в искусстве в целом — один из самых интересных периодов для исследования. Сегодня мы не можем похвастаться именами мирового уровня в архитектуре, тогда они были: Владимир Щуко и Владимир Гельфрейх (по их проекту построен театр им. М. Горького), Михаил Кондратьев, Леонид Эберг. В лондонском Музее архитектуры Россия за всю тысячелетнюю историю представлена 2 объектами: храмом Василия Блаженного и театром им. М. Горького.

Я начал заниматься этим периодом еще в студенчестве. До 1960-х годов этот период не исследовался, хотя наследие огромное: количество идей, проектов зданий значительно превышает количество построенных помещений. Это время интересно еще и тем, что тогда было желание создать новое общество, которому нужна была новая архитектура. Впервые вводилась в здания культурно-бытовая функция: одна из квартир, например, отдавалась под ясли и красный уголок. Но проблема была в том, что свои задачи конструктивизм решал как будто на пустом мес­те. Диалога между старой и новой архитектурой не было.

Ростов — исторический город, много зданий периода эклектики, неоклассики. Как это сочетать с новыми зданиями конструктивизма? Если у нас есть одно историческое здание, мы строим еще одно — получается ансамбль. В случае с конструктивистским зданием такого не происходит.

Конструктивизм 1920–1930-х возник естественным образом, а прерван искусственно: в начале 1930-х выходит ряд постановлений, во всех сферах искусства происходит поворот к социалистическому реализму. Если в живописи, театральном искусстве еще можно представить себе соцреализм, то в архитектуре с этим сложнее. Остановились на том, что это что-то связанное с традицией, то, что позже назовут сталинской классикой.

Сегодня все знают такие дома: хорошие пропорции, высокие потолки. В середине 1950-х появляется постановление о борьбе с архитектурными излишествами, от классики отказываются. Приметой времени становятся хрущевки.

N: — Как человеку, который поверхностно знаком с историей архитектуры, можно распознать здания этого времени? По каким чертам?

А.Т.: — Если посмотреть на архитектуру до 1920-х годов и после, разница очевидна. Первое десятилетие — это здания с акцентом на внешний декор, в 1920-х архитектура выступает проводником четкой функции, никаких дополнительных элементов, т. е. если помещению необходимы большие окна, они будут такими, а если это подсобные помещения, то окна будут маленькими, вне зависимости от того, на фасаде они находятся или с внутренней стороны дома. Принцип проектирования — изнутри наружу. Впервые закреп­ляется плотность застройки: не более 50% отведенного для застройки участка, ранее это могли быть и 90%.

Особое внимание уделяется дворовой территории: она становится больше, это место коллективного общения. Если мы посмотрим на застройку Сельмаша, выполненную в 1920-х годах (ул. 1-й Конной Армии, например), то здесь речь идет о сотне капитальных строений. Жилая среда там и сегодня человечна: 3–4-этажные дома, хорошие разрывы, озеленение. Характерной чертой можно назвать и перетекание улиц во внутриквартальное пространство.

Дома 1920–1930-х годов обычно строили из серо-бежевого облицовочного кирпича. Архитектура была максимально приближена к простым геометрическим формам. В этом, конечно, есть и влияние эпохи, крупнейших представителей авангарда (Казимир Малевич, братья Родченко).

Меня иногда спрашивают: «А музтеатр — это конструктивизм?» Конструктивизм — это все-таки архитектура именно 1920–1930-х годов, остальное может иметь схожие черты, но обозначается термином «модернизм». Неспециалисту на самом деле сложно отличить 4-этаж­ный жилой дом 1920-х годов от хрущевской пятиэтажки.

N: — Если разницы нет между хрущевками и зданиями конструктивизма, зачем тогда такие здания выделять и охранять?

А.Т.: — Понимаете, это как хранить фотографии любимой бабушки. Только в одном случае это история одной отдельно взятой семьи, а в другом — общая для всех. Надо разграничивать, конечно, типовую застройку и здания, созданные по индивидуальным проектам, которых, кстати, остались единицы после вой­ны. Чаще сохранения требуют общественные здания.

Возьмем, к примеру, ЦГБ. Она интересна именно как архитектурный комплекс, есть стилистические признаки, которые нельзя менять: облицовочный кирпич, членение окон. Замените штукатурку, старые окна на пластиковые — и все: здание уже не имеет тех наследственных признаков, здание уже не памятник, оно изуродовано.

ЦГБ — первый объект конструктивизма, который получил заключение эксперта, стал памятником регионального значения. Удалось отстоять 7 основных корпусов вместе с территорией вокруг них. Это важно, т. к. реконструкция, затеянная в то время, подразумевала частичный или полный снос объектов.

С остальными объектами конструктивизма сложнее, некоторые находятся в статусе выявленных. Сейчас эти здания деградируют: к дому на пр. Буденновском, 68, например, сделали двухэтажную пристройку для магазина, облицевали плиткой.

N: — Несколько лет назад вы проводили экскурсии по Ростову для всех желающих. О каких зданиях вы рассказывали?

А.Т.: — В центре мы смотрели театр им. М. Горького, ЦГБ, жилые комплексы Михаила Кондратьева: один на углу пр. Буденновского и ул. Лермонтовской, другой — «Новый быт» на углу пр. Соколова и ул. Суворова (2 корпуса, выстроенные гармошкой). Дома-гиганты на пересечении ул. Красноармейской и пр.Ворошиловского и в начале Проф­союзной улицы, рассчитанные на 200–220 квартир.

А вот еще один дом-гигант на углу ул. Горького и пер. Островского не успели поставить на охрану, и его оштукатурили. Когда я спрашивал у жильцов, зачем они делают это, они сказали: «Мы скрываем следы войны». Если в Германии следы войны — историческая ценность, то у нас выбоины на фасадах от осколочных взрывов — то, что надо скрыть, но это же при определенных условиях может быть и ценностью, артефактом.

N: — В этом году вы выпустили книгу об архитектуре конструктивизма 1920–1930-х годов Рос­това, удалось ли вместить в нее все, что планировали?

А.Т.: — Книга получилась в два раза толще, чем планировалось. 3 года работы ушли на то, чтобы описать 100 объектов, как существующих сейчас, так и разрушенных. В книге 500 иллюстраций. Задумывалось издание как путеводитель, в целом эту структуру удалось воплотить: у существующих зданий есть адреса и т. п. Главной задачей было реконструировать историко-временной контекст ушедшей эпохи. Для этого общался со старожилами таких домов, использовал ранее неопубликованные факты, фотографии из личных архивов.