Как я стал депутатом

Куда полез?
Примерно перед Новым годом лидер ростовских «яблочников» Михаил Емельянов предложил определиться по поводу моего выдвижения в Гордуму. Я определился. Главный мотив: после вакханалии президентских и губернаторских выборов делать вид, что блюдешь в Ростове статус независимого журналиста, смешно. Чем стыдливо отнекиваться, лучше открыто формализовать свое участие в политических процессах. По крайней мере, это честно.

Журналистике мой политический выбор не повредит, я и до этого писал «субъективно»: что хочу, то и пишу.

Почему «Яблоко»?
Явлинский, конечно, интересный политик, но он как-то слишком далек, чтобы идти к нему из-за его интересности. Главная завлекалочка в «Яблоке» — это команда ростовских «яблочников» во главе с Емельяновым. Молодые, образованные, интересные, разносторонние и прагматичные. Жизнь в «Яблоке» бьет ключом, и не только политическая. Что приятно выделяет наших «яблочников» на фоне остального ростовского политического мухоморья.

Кандидат — это беременная с токсикозом
Так я написал в «Городе N» со слов менеджера «Яблока» Марии Негодаевой. Кандидат капризен, нерешителен, изменчив, вертится перед зеркалом... Тогда уже началась кампания Байбуртяна в 145-м округе. Он, прочитав про «беременность», немного надулся: мол, такие фривольности в таком серьезном деле.

А потом я сам впоролся в то, про что написал. Мне стали указывать на то, что я кап­ризничаю, никак не могу определиться с округом. Из двух предложенных мне партией округов у каждого были свои плюсы и минусы, хотелось, чтобы кто-то решил за меня. Емельянов вглядывался в мое лицо и говорил: «Андрей, что-то ты настроен не так, как надо». Приходилось натужно казаться бодрячком: мол, «порву всех».

Хождение в народ
Пик «беременности» пришелся на время перед первой встречей с избирателями. Идти в народ очень страшно. Очень не хотелось туда идти. Первая встреча состоялась сразу после майских праздников в районе эмпилсовского бассейна. Собралось человек тридцать (как потом оказалось, это очень много). Завалили меня вопросами, жалобами, пришлось отдуваться за Ельцина, Чуба, Чернышева, Шахрая и Хавьера Солану, хотя с последним я даже не знаком. Но все ж таки народ отнесся хорошо: поругав, признали, что я пока ни в чем не виноват, а что молодой и образованный — так это хорошо. Спасибо этим людям, расстались мы друзьями, они вселили в меня уверенность, помогли найти ключевые фразы.

Народ и власть
До этого я много общался с власть предержащими и не общался с народом. И вот когда походил по избирателям, то на себе ощутил, насколько велика пропасть между народом и властью. Пропасть, до краев наполненная ненавистью.

Как может власть жить в стране, где ее так ненавидят? Большие боссы общаются только с подчиненными или с «организованным» народом и абсолютно не знают, как к ним относятся в самой народной гуще. В первые дни хождения в народ столько дурной энергии вылилось на меня, что я, несмотря на журналистский цинизм, стал плохо засыпать.

Между олигархией и охлократией
Но в конце концов я понял, что ненависть социальных низов — такой же плохой политический ориентир, как высокомерие и социальная слепота наших князьков.

В народе очень много людей, озлобленных по причинам скорее психопатического, чем социального характера. Почти на каждую встречу приходила какая-нибудь особо озлоб­ленная избирательница, как правило женщина в возрасте, как правило опаздывала. Я стал таких узнавать. Она подойдет, громко спросит, что происходит, послушает меня пару минут с недоверием, потом (характерный симптом) в глазах ее появляется красная пелена и она начинает кричать, что все мафия и я мафия и сволочь и т. д. Если кто-то из умеренных старушек пытается ее образумить, она посылает товарку на три буквы (буквально).

Нет, это нельзя считать голосом народа. Хотя таких очень много. У многих «аффект бедности». Да, жизнь тяжела, но психоз и неврастения распространились несоизмеримо с масштабами социально-экономических проб­лем. Я немного зачерствел и понял, что в неврастенических припадках социальных низов столько же правды, сколько в псевдоноворусском чванстве социальных верхов.

Как говорить с людьми
Избирательницам с пеленой в глазах я в конце концов научился отвечать. Я тихо говорил: «Не голосуйте за меня, если не верите. Пожалуйста, очень прошу, вы не голосуйте». Такая избирательница на мгновение изумленно замолкала, потом переключалась на товарку и продолжала кричать ей, что все мафия. Но искомого скандала — живительного источника энергии ей уже не доставалось.

В целом же народ подвержен суггестии чрезвычайно. Меликьян прислал из Москвы пенсии, и старушки, за два дня до того исходившие злобой, оттаяли буквально на глазах (хотя пенсионный долг все равно оставался). Получив пенсию за март, они готовы были слушать предвыборную агитацию гораздо более благосклонно.

Еще очень важно просто давать людям информацию. Они очень мало знают о пенсионной системе, о коммунальной реформе, о своих гражданских правах. Журналистских знаний хватало, чтобы проводить подробные и интересные политинформации, а порой и ликбезы. В ответ на это я получал благодарность, было приятно.

Туфли
К концу кампании стало ясно, что запланированные встречи с электоратом (извините) не очень эффективны. Избиратели не всегда выходят на встречу, а если выходят, то выходят и те, кто не упускает случая поскандалить, — такая получается неудачная выборка.

Гораздо лучше самому кандидату ходить по дворам, подходить к мирным группкам по 2–5 человек, представляться, рассказывать. Люди очень хорошо реагируют, когда кандидат обращается к ним лично, рассказывает о себе, дарит буклетики. Люди ценят диалог, потому что диалога с властью нет абсолютно никакого.

Михаил Емельянов учил меня: «20% успеха — буклеты, газеты и листовки, 80% — руки в ноги и пошел по дворам». Он оказался прав. Я стоптал пару обуви, но обошел округ несколько раз, побеседовал с сотнями избирателей, узнал проблемы округа, получил много действительно дельных советов и предложений. В конце концов меня стали узнавать, здороваться. Апофеоз: какая-то девчонка-пигалица крикнула мне вдогонку: «Мирошниченко!» Я обернулся: «Что?» Она взвизгнула и убежала.

Мужчины
Обычно к доминошникам я не подходил, но иногда мужчины, завидев, как я разговаривал с их соседками, сами останавливали меня: «Что, агитируешь? Ставь бутылку — проголосуем». Молодые и старые, одетые хорошо и плохо, все мужские группки избирателей говорили: «Наливай». Это кошмар какой-то! Я никому не наливал, но я разговаривал, и им тоже было интересно.

Конкуренты
Общаться с соперниками пришлось в основном заочно, посредством листовочной войны. Их агитаторы заклеивали меня, под конец начали «хамить» и мои агитаторы.

Один конкурент сделал массовую расклейку за день до конца агитации. Мои вышли за несколько часов до конца агитации и сделали еще более массовую расклейку. В день выборов мои плакаты оказались заклеены цветными самоклейками Zuko. Либо свои плакаты у врагов кончились, либо они знали, что накануне выборов вести агитацию запрещено, а Zuko вроде бы не агитация. Однако это все равно порча агитационных материалов — деяние наказуемое. Вычислить конкурента — торговца «зукой» несложно, ну да бог ему судья. Он проиграл.

О пользе Зюганова
С другим соперником пришлось столкнуться на встрече в районном совете ветеранов. Получились своего рода дебаты. Мы обменивались такими вычурными шпильками, что они были понятны лишь нам самим. Но я предъявил ветеранам убийственный аргумент в свою пользу — достал из портфеля таскаемую до того без дела фотографию, где я сфотографирован с Зюгановым. «Вот, — говорю, — встречался я в своей журналистской практике и с Геннадием Андреевичем. Я ему подарил свою книжку, он мне свою». Конкурент был повержен.

О пользе Явлинского
В ростовском «Яблоке» живет кот, которого зовут Григорий Алексеевич (а как же еще?). Ну, кот — громко сказано. Котенок. Соответственно, Гришка. Гришка спит на факсе, его (Гришку) все любят, он имеет все, что хочет.

Во время пресс-конференции Явлинского Гришка стал орать дурным голосом: на столах лежала колбаса для журналей. Привык получать что просит, а тут не дают. Я его выловил за шкирку, снабдил куском колбасы и отправил в коридор. Пока я нырял под стол, Явлинский как раз отвечал на мой вопрос про коммунальную реформу. Удивился, наверное, отчего я под столом прячусь.

Потом я поймал вождя в коридоре и говорю: «Григорий Алексеевич, извините за фамильярность, но надо сфотографироваться с вами, сегодня верстаюсь». Его такие просьбы провинциальных соратников, по-видимому, не напрягают: белый путешественник должен одаривать папуасов цветными наклейками. Он согласился, я крикнул фотографу: «Миша, давай». И тут Явлинский стал язвить: «Давай, Миша, давай-давай». От этих подначек лицо Явлинского на фотографии получилось перекошенным. Хорошо, Миша успел второй кадр щелкнуть. Фотографию потом опубликовали в «Домашке», мне это здорово помогло.

День защиты детей
1 июня собрался — и вперед, по родному округу, обходить участки. Явка с утра была средней вялости. На одном из участков подошел наблюдатель соперника и, стесняясь, заметил мне, что кандидату запрещено находиться на участке в день выборов. Будто бы я агитирую «своим внешним видом». Это чушь, ничего не запрещено.

Я покрутил перед стеснительным наблюдателем свой внешний вид со всех сторон и попросил указать, какая часть меня выглядит наиболее агитационно. Он побежал звонить своим.

Наступила ночь
По «Яблоку» ходила установка: до 21.00 только минералка. Выдам партийную тайну: установку выдержали не все. Кое-кто в партийной верхушке начал раньше.

После десяти девочки сели на телефоны. Мой первый участок пришел чуть ли не раньше всех, чуть ли не через полчаса после окончания голосования. Двукратный перевес. Тут уж и я отпробовал коньяку — не за победу, а так, горло промочить.

В центральном «яблочном» штабе результатов ожидали несколько кандидатов. Их представители и они сами носились туда-сюда со своими сводными простынями, отмечали данные, которые передавали по телефонам наши наблюдатели с участков.

Мои участки все показывали двух-трехкратный перевес. Я стал ходить и зудеть телефонным девочкам на ухо, почему у меня в округе нет интриги. Ни тебе катарсиса, ни даже кульминации какой-нибудь завалящей. Еще более уверенно шли Таня Георгиева и Володя Байбуртян.

Выигрывали, конечно, не все наши. Но и проигрывающие держались достойно. Время от времени подъезжали другие «яблочники» из своих окружных штабов. Метался с сотовым телефоном Емельянов. Вел вдумчивые беседы с вновь прибывшими Байбуртян.

Ночь становилась все глубже и глубже. Начались поздравления одним и утешения других. «Яблочное» руководство загодя стало считать число «яблочных» мест в Думе. Пять? Шесть? (Наутро оказалось: семь.)

Наконец пришел один мой участок, в котором я проиграл. Там голосовали солдатики. Еще я проиграл в Кировском СИЗО. Зекам и солдатикам один из моих конкурентов оказался более мил, чем я. Тот, кто знаком с принципами организации местных выборов, понимает, что это значит. Мне мой проигрыш на этих двух участках нравится.

В целом же из-за двух проигранных участков из тринадцати мой перевес чуть-чуть не дошел до двукратного. Часов около четырех утра я поехал домой.

С понедельника
С понедельника новая жизнь не началась. Ну, были, конечно, поздравления.

Вообще, мне не понравилась реакция большинства моих знакомых. Многие — от водителя до профессора — говорили: «Наливай, с тебя магарыч». Причем многие из этих многих вообще никакого отношения к моим выборам не имели. Видимо, традиция общинного сознания: если у кого-то событие, то он должен поить-кормить всю деревню. Ужас. Не могу и не хочу. Конечно, требование поить-кормить — это, скорее, шутка, присказка. Но все равно неприятно.

Еще сразу объявилось несколько «помощников депутата». Стали подходить знакомые и знакомые знакомых и просить «корочку» помощника. Что это такое и для чего, ни я, ни они не знают. Наверное, читали в газетах про помощников депутатов Государственной Думы — какая у тех жизнь клевая.

Это теперь серьезная психологическая проб­лема — как уберечься от амикошонства без того, чтобы прослыть высокомерным и зазнавшимся. Еще боюсь, куплю новый костюм — скажут: «О, крутой стал». Увы, так и будет.

(Публикуется в сокращении.)

Андрей Мирошниченко

1997 год