Экс-директор «РСМ» Владимир Тринев: «Я ходил по лезвию бритвы и порезался»

...В изоляторе Владимиру Триневу дали прозвище Директор — эдакое концентрированное выражение отношения к нему со стороны сокамерников и охраны. Рассказывая корреспонденту N о пребывании в тюрьме, Владимир Тринев признался, что больше всего боялся сойти с ума. «Шум в голове похож на птичью стаю, которая отчаянно голосит? Это не страшно. Вам же уже 57 лет. Скоро лягушки квакать в голове начнут», — душевно отреагировал тюремный врач на жалобы Тринева по поводу тяжелых приступов головной боли. «Невыносимее всего в тюрьме тем, к кому никто не приходит — ни родственники, ни адвокат. Для них страшно не одиночество, а ощущение брошенности, — рассказывает Владимир Тринев о сокамерниках. — Там начинаешь по-настоящему ценить свободу и смотреть на жизнь другими глазами». В тюрьму Тринев попал впервые в жизни. До ареста он не курил. Беседуя с корреспондентом N, курил сигареты одну за одной. 25 декабря истек очередной срок содержания его под стражей. Дверь камеры распахнулась, и раздалось долгожданное «Тринев, с вещами на выход!»... N: — Владимир Александрович, в связи с известными событиями вокруг вас и вашего заместителя Сергея Белоглазова вы стали объектом пристального внимания как местной, так и центральной прессы. Ожидали ли вы такую массированную идеологическую атаку против себя?

В.Т.: — Интервью «Городу N» — это мое первое интервью после ареста и освобождения. Я признателен вашей газете уже за то, что вы не уподобились большинству изданий и не приклеили мне раньше времени ярлык «враг народа», а наоборот, подошли к этому делу объективно. Поверьте, там, в тюрьме, читают газеты очень внимательно и умеют делать это между строк. Процентов восемьдесят сидит людей, которые оказались там благодаря нашим «совершенным» законам или по злой иронии судьбы. Я знаю, что публикации обо мне и Белоглазове в некоторых газетах были заказными. Теперь я даже знаю, кто их заказывал и сколько платил за это. Некоторые статьи были просто некомпетентны. Пусть это останется на совести авторов, редакторов и тех, кто им диктовал. Но на моем месте может оказаться любой из нас.

N: — В интервью «Городу N» начальник следственного отдела УВД Ростова Игорь Погорелов обмолвился, что аудиторская проверка, результаты которой послужили основанием для возбуждения против вас уголовного дела, была проведена по инициативе вашего преемника, нынешнего гендиректора Павла Покровского. Что конкретно попало в поле зрения этой проверки и как она проводилась?

В.Т.: — Я давно знал об этой проверке. Ее осуществлял наш аудит, договор с которым был заключен еще при мне. Аудит начал свою работу еще при мне. И проверка должна была завершиться к акционерному собранию, которое мы планировали провести в мае 1998 года. Но основную часть проверки аудит проводил уже при Покровском. Выводы этой проверки были очень жестокие. На основании этой проверки органы провели дополнительную ревизию. Ни с выводами аудиторской проверки, ни с результатами этой ревизии я не согласен.

N: — В свое время вы возглавили завод, который вряд ли можно было назвать процветающим. Не пытались ли вы провести проверку деятельности ваших предшественников?

В.Т.: — Когда я согласился возглавить завод, я знал его положение. Но я стал гендиректором лишь для того, чтобы завод работал, а не за тем, чтобы ревизовать предшествующее руководство. У меня были совершенно другие цели. Давая согласие возглавить завод, я намеревался поправить его положение. Я сам был в том руководстве в качестве технического директора и без всякой ревизии знал, почему «Ростсельмаш» оказался в тяжелом положении.

N: — Раскрывая во многих местных изданиях фабулу вашего обвинения, правоохранители делают упор на липецкую и курскую сделки. Расскажите об обстоятельствах этих сделок.

В.Т.: — Могу лишь отметить, что после долгого простоя завод начал работать только благодаря этим сделкам. Давать какие-либо подробные комментарии этого до окончания следствия я бы не хотел. Надеюсь, что следствие разберется в моем деле объективно и расставит все точки над i. Дело в том, что когда в нашей стране начался деинфляционный процесс, специалисты подсчитали, что реальными деньгами в стране накрывается лишь 12 процентов производимой нашими предприятиями продукции. Перед руководителями крупных предприятий встала дилемма: либо сокращать объемы производства, а следовательно и людей до этих 12 процентов, либо постараться сохранить объемы производства, а недополучаемые 88 процентов покупательной способности компенсировать за счет бартерных операций, ценных бумаг, в том числе векселей, взаимозачетов и т. д. Первый путь грозил свести на нет отечественное производство. Второй путь давал хоть какую-то перспективу, но оказался сложным и очень рискованным. Риск состоял в том, что особенности и технологии подобных сделок давали массу поводов заинтересованным людям обвинить руководителя предприятия в злоупотреблениях и прочих грехах, даже в условиях, когда подобные сделки помогали предприятию хоть как-то выкарабкиваться. Плюс несовершенство наших законов. Да, я сознательно пошел по этому рискованному пути ради завода, и приходилось балансировать на лезвии бритвы. И вот в результате порезался...

N: — По данным правоохранительных органов, в липецкой и курской сделках активно участвовала посредническая фирма «Роскомплект».

В.Т.: — Директора этой фирмы я никогда не знал и даже не встречался с ним.

N: — В местных СМИ вас и Белоглазова называли виновниками в неполучении рабочими завода зарплаты. Когда образовался на «Ростсельмаше» долг по зарплате?

В.Т.: — Долг по зарплате на заводе сформировался в 1996 году. В 1997 году, когда я руководил заводом, мы начислили около 190 млрд рублей зарплаты и выплатили практически всю зарплату за 1997 год. А долг в 64 млрд старыми, образованный в 1996 году, мы, конечно, не смогли выплатить. Но если бы мы сделали в 1997 году все, что планировали, а у нас было заказов на 6 тыс. машин, то мы выплатили бы и этот долг. Так что это несправедливый упрек, что при Триневе рабочие перестали получать зарплату. Даже когда завод стоял, мы старались соблюдать закон простоя, выдавая людям 2/3 среднего заработка. Упреки подобного рода для меня обидны. Я всегда строил свою работу на том, чтобы сохранить людей и завод. А то, что завод работал нерентабельно по причине малого количества выпускаемых комбайнов, было понятно и дураку. Себестоимость комбайна была 780 млн руб., а мы вынуждены были продавать его за 500. Тогда выбор: или вообще ничего не делать, что еще хуже отразилось бы на заводе, или хоть как-то работать.

N: — Какой вам видится перспектива «Ростсельмаша» и как вы относитесь к политике его нынешнего руководства?

В.Т.: — Раздробить завод, холдинговая компания, самостоятельность каждого завода... Этот разговор давно идет. В свое время это был очень модный разговор, но потом все поняли, что такой завод, как наш, от этого только пострадает. Правда, заниматься этим продолжают. Сейчас выделили «Копнитель» — это один из трех заводов, который действительно можно выделить. Еще при мне велась работа, чтобы этот завод стал самостоятельным. Он убыточный для «Ростсельмаша», учитывая стоимость его основных фондов, и для того чтобы отделить, его нужно подготовить, создать специальные технологии, что и делалось при мне. Что касается остальных заводов, то технология такова, что самостоятельно они работать не смогут. Как обстоят дела на заводе сейчас, я судить не могу, так как уже год не работаю на «Ростсельмаше».

N: — Сейчас очень много говорят о перспективах сотрудничества с американским сельхозпроизводителем «Джон Диром». Какова ваша оценка этой перспективы?

В.Т.: — С «Джон Диром» собирались работать и при мне. Но делать американский комбайн не собирались. Наш комбайн уступал их машине в надежности, поэтому мы хотели позаимствовать только технологию, влияющую на надежность, заменить двигатель, гидравлику и резиноизделия. С американцами мы хотели организовать на свободных площадях завода выпуск различной сельхозтехники для российских крес­тьян, но только той, которую не производит «Ростсельмаш». Но не получилось. «Ростсельмашу» постоянно грозили банкротством, поэтому «Джон Дир» боялся начинать сотрудничество. Насколько я знаю, сейчас есть договоренность нового руководства завода с американцами о том, что они дают «Ростсельмашу» кредиты под гарантии правительства и администрации области. Это хорошо. Но главное, на мой взгляд, чтобы отечественное производство комбайнов не смогло попасть в зависимость от наших западных конкурентов. Я считаю, что наш комбайн по конструкции ничуть не хуже. Вон Украина купила 600 джондировских комбайнов, и они все стоят у них. А началось со смешного. Американские наладчики подготовили к работе эти машины и уехали. Началась пахота. «Джон Диры» даже с места не сдвинулись. Украинские комбайнеры их не смогли завести. Оказалось, что в кабинах стоят датчики на алкоголь. Смешно, но символично. Их комбайны не приспособлены к нашим условиям. «Джоны» не способны убирать солому. Нигде в мире не убирают солому. Только в России. Мы сейчас не можем так сразу и массово перей­ти на американские комбайны.

N: — Существует мнение, что ваш уход с завода обусловлен тем, что вы не сработались с областным руководством, что косвенно могло повлиять и на лоббирование интересов завода в Моск­ве.

В.Т.: — Я считаю, что такой крупный завод без поддержки области существовать не может, а директор завода — без поддержки губернатора. Почему губернатор относился ко мне и относится не с лучшей стороны, не знаю. Отношения губернатора и директора завода определяет не директор.

N: — Владимир Александрович, из публикации «Города N» губернатор узнал о письме, которое вы написали ему из СИЗО с просьбой посодействовать в изменении вам меры пресечения. Почему вы решили обратиться именно к губернатору?

В.Т.: — Потому что он хорошо меня знал. Мы с ним много работали. Зная его власть в области, зная, что он понимает проблемы завода, я и решил обратиться к нему с письмом.

N: — Повлияло ли каким-то образом пребывание в тюрьме на ваши жизненные взгляды?

В.Т.: Да, повлияло. Я понял, что в ком-то из друзей ошибся, а кого-то недооценивал, и лучшие качества этих людей открылись для меня только сейчас. Мне часто говорили: «Никому не верь». Я всегда отвечал: «Если никому не верить, то как тогда жить?» В тюрьме я понял, что те, кто мне это советовал, были правы. Нужно все подвергать сомнению и к определенному типу людей относиться более жестко. Я жалею о нескольких вещах: о том, что согласился стать гендиректором, что решил рис­кованными способами в таких экономических условиях сохранить завод и его производство. Хотел сделать заводу как лучше, а в итоге все обернулось против меня.

N: — Если предположить, что вам и вашему адвокату удастся доказать вашу невиновность, чем вы после всего этого собираетесь заняться?

В.Т.: — Я сейчас много думаю об этом. Состояние вне работы меня угнетает. Есть много предложений. Однако моя дальнейшая деятельность не будет связана ни с Ростовом, ни с Ростовской областью. Правда, это возможно лишь при условии, что восторжествует истина и докажут мою невиновность. Для начала мне нужно отмыться от всего этого...

В облпрокуратуре корреспонденту N сообщили: решение об освобождении Владимира Тринева и Сергея Белоглазова под залог принимал прокурор Ростовской области, а основанием для изменения меры пресечения Триневу и Белоглазову стали не только медицинские заключения об их состоянии здоровья, но и то, что следствие на сегодня располагает лишь доказательствами о злоупотреблении должностным положением, а это не является тяжким преступлением, и потому необходимости в содержании обвиняемых под стражей нет. В прокуратуре также отметили, что для того, чтобы собрать веские доказательства в совершении хищений, следствию необходимо много времени, и в связи с этим срок следствия продлен. А следствие тем временем начало еще одну, дополнительную, проверку деятельности «Ростсельмаша» за период триневского руководства.

Владимир Русанов

1999